Неточные совпадения
На костях его плеч висел широкий пиджак железного цвета, расстегнутый на
груди, он показывал сероватую рубаху грубого холста; на сморщенной шее, под
острым кадыком, красный, шелковый платок свернулся в жгут, платок был старенький и посекся на складках.
Она стала угловатой, на плечах и бедрах ее высунулись кости, и хотя уже резко обозначились
груди, но они были
острые, как локти, и неприятно кололи глаза Клима; заострился нос, потемнели густые и строгие брови, а вспухшие губы стали волнующе яркими.
Сложив щепотью тоненькие,
острые пальцы, тыкала ими в лоб, плечи,
грудь Клима и тряслась, едва стоя на ногах, быстро стирая ладонью слезы с лица.
— Разрешите взглянуть — какие повреждения, — сказал фельдшер, присаживаясь на диван, и начал щупать
грудь, бока; пальцы у него были нестерпимо холодные, жесткие, как железо, и
острые.
— Что же, при республике все эти бурята, калмыки и дикари получат право жениться на русских? — Она была высокая, с длинным лицом, которое заканчивалось карикатурно
острым подбородком, на ее хрящеватом носу дрожало пенсне, на
груди блестел шифр воспитанницы Смольного института.
А плечо в плечо с Прейсом навалился
грудью на стол бритоголовый; синий череп его торчал почти на средине стола; пошевеливая
острыми костями плеч, он, казалось, хочет весь вползти на стол.
Его особенно смущал взгляд глаз ее скрытого лица, именно он превращал ее в чужую. Взгляд этот,
острый и зоркий, чего-то ожидал, искал, даже требовал и вдруг, становясь пренебрежительным, холодно отталкивал. Было странно, что она разогнала всех своих кошек и что вообще в ее отношении к животным явилась какая-то болезненная брезгливость. Слыша ржанье лошади, она вздрагивала и морщилась, туго кутая
грудь шалью; собаки вызывали у нее отвращение; даже петухи, голуби были явно неприятны ей.
Она скрестила руки на
груди и, положив ладони на
острые плечи свои, продолжала с негодованием...
Лошадь походила на тех сказочных животных, которых рисуют дети на стенах и заборах; но старательно оттушеванные яблоки ее масти и патроны на
груди всадника,
острые носки его сапогов и громадные усы не оставляли места сомнению: этот рисунок долженствовал изобразить Пантелея Еремеича верхом на Малек-Аделе.
Чиновник сказал: «так вот от этого вызова не откажетесь» и ударил его по лицу; франт схватил палку, чиновник толкнул его в
грудь; франт упал, на шум вбежала прислуга; барин лежал мертвый, он был ударен о землю сильно и попал виском на
острый выступ резной подножки стола.
Брюхо у него и часть зоба или
груди — белые; глаза темные, немного навыкате, довольно большие и веселые, ножки темноватые, почти черненькие; три передних пальца очень длинны и снабжены
острыми и довольно долгими ногтями.
Когда она вышла на крыльцо,
острый холод ударил ей в глаза, в
грудь, она задохнулась, и у нее одеревенели ноги, — посредине площади шел Рыбин со связанными за спиной руками, рядом с ним шагали двое сотских, мерно ударяя о землю палками, а у крыльца волости стояла толпа людей и молча ждала.
Билась в
груди ее большая, горячая мысль, окрыляла сердце вдохновенным чувством тоскливой, страдальческой радости, но мать не находила слов и в муке своей немоты, взмахивая рукой, смотрела в лицо сына глазами, горевшими яркой и
острой болью…
Однажды Власову остановил на улице трактирщик Бегунцов, благообразный старичок, всегда носивший черную шелковую косынку на красной дряблой шее, а на
груди толстый плюшевый жилет лилового цвета. На его носу,
остром и блестящем, сидели черепаховые очки, и за это его звали — Костяные Глаза.
В конце улицы, — видела мать, — закрывая выход на площадь, стояла серая стена однообразных людей без лиц. Над плечом у каждого из них холодно и тонко блестели
острые полоски штыков. И от этой стены, молчаливой, неподвижной, на рабочих веяло холодом, он упирался в
грудь матери и проникал ей в сердце.
У входа в Древний Дом — никого. Я обошел кругом и увидел старуху привратницу возле Зеленой Стены: приставила козырьком руку, глядит вверх. Там над Стеной —
острые, черные треугольники каких-то птиц: с карканием бросаются на приступ —
грудью о прочную ограду из электрических волн — и назад и снова над Стеною.
Марья Николаевна терпеливо выслушала половину акта, но когда первый любовник, узнав об измене своей возлюбленной (одет он был в коричневый сюртук с «буфами» и плисовым воротником, полосатый жилет с перламутровыми пуговицами, зеленые панталоны со штрипками из лакированной кожи и белые замшевые перчатки), когда этот любовник, уперев оба кулака в
грудь и оттопырив локти вперед, под
острым углом, завыл уже прямо по-собачьи — Марья Николаевна не выдержала.
Но ему уже не удавалось порой обуздывать свою
острую и смешливую наблюдательность. Глядя иногда поочередно на свою богиню и на ее мать и сравнивая их, он думал про себя: «А ведь очаровательная Юленька все толстеет и толстеет. К двадцати годам ее уже разнесет, совсем как Анну Романовну. Воображаю, каково будет положение ее мужа, если он захочет ласково обнять ее за талию и привлечь к себе на
грудь. А руки-то за спиной никак не могут сойтись. Положение!»
И он ударил
острым посохом Коршуна в
грудь. Разбойник схватился за посох, закачался и упал.
Сидела она около меня всегда в одной позе: согнувшись, сунув кисти рук между колен, сжимая их
острыми костями ног.
Грудей у нее не было, и даже сквозь толстую холстину рубахи проступали ребра, точно обручи на рассохшейся бочке. Сидит долго молча и вдруг прошепчет...
Кожемякин задремал, и тотчас им овладели кошмарные видения: в комнату вошла Палага, оборванная и полуголая, с растрёпанными волосами, она на цыпочках подкралась к нему, погрозила пальцем и, многообещающе сказав: «подожди до света, верно говорю — до света!» перешагнула через него и уплыла в окно; потом его перебросило в поле, он лежал там
грудью на земле, что-то
острое кололо
грудь, а по холмам, в сумраке, к нему прыгала, хромая на левую переднюю ногу, чёрная лошадь, прыгала, всё приближаясь, он же, слыша её болезненное и злое ржание, дёргался, хотел встать, бежать и — не мог, прикреплённый к земле
острым колом, пронизавшим тело его насквозь.
«Будь-ка я знающ, как они, я бы им на всё ответил!» — вдруг вспыхнула у Кожемякина
острая мысль и, точно туча, рассеялась в
груди; быстро, как стрижи, замелькали воспоминания о недавних днях, возбуждая подавленную обиду на людей.
Одета она была до наивности пестро и плохо: красная сетка покрывала ее волосы, платье из полинялого голубого атласа давило ей
грудь, толстые шведские перчатки восходили до
острых локтей; да и где ж было ей, дочери какого-нибудь бергамского пастуха, знать, как одеваются парижские камелии!
Он цепляется, падает
грудью на
острый камень, а Каролина Фогельмейер сидит на корточках, в виде торговки, и лепечет: «Пирожки, пирожки, пирожки», — а там течет кровь, и сабли блестят нестерпимо…
Один, на вид лет двадцати трех, высокого роста, черномазый, с
острым и немного кривым носом, высоким лбом и сдержанною улыбкой на широких губах, лежал на спине и задумчиво глядел вдаль, слегка прищурив свои небольшие серые глазки; другой лежал на
груди, подперев обеими руками кудрявую белокурую голову, и тоже глядел куда-то вдаль.
Забору этому не было конца ни вправо, ни влево. Бобров перелез через него и стал взбираться по какому-то длинному, крутому откосу, поросшему частым бурьяном. Холодный пот струился по его лицу, язык во рту сделался сух и неподвижен, как кусок дерева; в
груди при каждом вздохе ощущалась
острая боль; кровь сильными, частыми ударами била в темя; ушибленный висок нестерпимо ныл…
Илья, как во сне, ловил её
острые поцелуи и пошатывался от судорожных движений гибкого тела. А она, вцепившись в
грудь ему, как кошка, всё целовала его. Он схватил её крепкими руками, понёс к себе в комнату и шёл с нею легко, как по воздуху…
Образ женщины стоял пред его глазами, он вспоминал её бешеные ласки, её умные разговоры, шутки, и всё глубже в
грудь ему впивалось
острое чувство сожаления.
Безличные во тьме, странно похожие один на другого, но двору рассыпались какие-то тихие, чёрные люди, они стояли тесными группами и, слушая липкий голос Саши, беззвучно покачивались на ногах, точно под сильными толчками ветра. Речь Саши насыщала
грудь Климкова печальным холодом и
острою враждою к шпиону.
Евсей стоял у двери, прикладывая к щели в ней то глаз, то ухо, почти до слёз удивлялся терпению Раисы, в
груди его неудержимо разрасталась жалость к ней,
острое желание смерти старику.
Жизнь его пошла ровно и гладко. Он хотел нравиться хозяину, чувствовал, понимал, что это выгодно для него, но относился к старику с подстерегающей осторожностью, без тепла в
груди. Страх перед людьми рождал в нём желание угодить им, готовность на все услуги ради самозащиты от возможного нападения. Постоянное ожидание опасности развивало
острую наблюдательность, а это свойство ещё более углубляло недоверие к людям.
Долинский вздрогнул, как вздрагивает человек, получающий в
грудь острый укол тонкой шпаги, побледнел как полотно и быстро вскочил на ноги. Глаза его остановились на двери с выражением неописуемой муки, ужаса и мольбы.
По наружности это — обыкновенная дворняга, с загнутым на спину хвостом, но опытный глаз сразу оценит породистую голову с большими глазами и
острой мордой, сильную
грудь и породистые, тонкие ноги.
И эту
острую боль, такую немудрую и солнечно-простую, он с радостью несколько дней носил в
груди, пока ночью не придушила ее грубая и тяжелая мысль: а кому дело до того, что какой-то Саша Погодин отказывается любить какую-то Евгению Эгмонт?
Но все меньше спал Саша, охваченный
острым непреходящим волнением, от которого начиналось сердцебиение, как при болезни, и желтая тошнота, как тревога предчувствия, делала
грудь мучительно и страшно пустою; и уже случалось, что по целым ночам Саша лежал в бессоннице и, как в детстве, слушал немолчный гул дерев.
Я бросилась под лошадей твоих и их копыта, и эти
острые колеса впились мне в
грудь… и так легко мне было, Ромцю.
Медведь подошел к моему дивану, закрыл мое лицо своей пушистой
грудью и начал лизать мою голову своим
острым языком.
Свёкор смотрел на неё как на пустое место, и это ещё было хорошо, но нередко, встречаясь с нею в сенях или в комнате глаз на глаз, он бесстыдно щупал её
острым взглядом от
груди до колен и неприязненно всхрапывал.
Теперь, когда Челкаш шепнул «кордоны!», Гаврила дрогнул:
острая, жгучая мысль прошла сквозь него, прошла и задела по туго натянутым нервам, — он хотел крикнуть, позвать людей на помощь к себе… Он уже открыл рот и привстал немного на лавке, выпятил
грудь, вобрал в нее много воздуха и открыл рот, — но вдруг, пораженный ужасом, ударившим его, как плетью, закрыл глаза и свалился с лавки.
Гаврила весь трепетал от ожидания,
острого, сосавшего ему
грудь.
Но ему стало обидно лгать пред этим мальчишкой, и ему было жаль тех дум и чувств, которые уничтожил этот парень своим вопросом. Он рассердился. Знакомое ему
острое жжение в
груди и у горла передернуло его, он внушительно и жестко сказал Гавриле...
Клянусь, если б возможно было медленно погрузить в ее
грудь острый нож, то я, мне кажется, схватился бы за него с наслаждением.
Анна Акимовна с первого же взгляда определила в нем старшего, получающего не меньше 35 рублей в месяц, строгого, крикливого, бьющего рабочих по зубам, и это видно было по его манере стоять, по той позе, какую он невольно вдруг принял, увидев у себя в комнате даму, а главное потому, что у него были брюки навыпуск, карманы на
груди и
острая, красиво подстриженная бородка.
«Ты играешь, — ты так играешь?» — твердил он про себя, стиснув зубы, и грозил ей какой-то унизительной карой. В
груди у него было жарко, а ноги и голову точно
острые льдинки кололи.
Потом я увидел кучу деревьев, составлявших как бы беседку под мохнатыми ветвями, белыми от снега, и тонкий, как будто замирающий дымок, и около костра темную фигуру… И все это, по обычной нелогичности сна, — казалось мне
острыми, колючими льдинками, попавшими мне в
грудь и холодившими сердце.
И снова змеится в зеленой свежей траве речка, то скрываясь за бархатными холмами, то опять блестя своей зеркальной
грудью, снова тянется широкая, черная, изрытая дорога, благоухает талая земля, розовеет вода в полях, ветер с ласковой, теплой улыбкой обвевает лицо, и снова Меркулов покачивается мерно взад и вперед на
остром лошадином хребте, между тем как сзади тащится по дороге соха, перевернутая сошником вверх.
После того, как Сима сблизился с Лодкой, Жуков стал еще более неприятен ему: порою он представлял себе, как толстые красные руки этого человека тянутся к телу его подруги — тогда в
груди юноши разливался
острый холод, ноги дрожали, он дико выкатывал глаза и мычал от горя.
Острый камень повернулся у меня в
груди. Неизвестности уже не было, все уже было ясно для меня, я весь похолодел, и тотчас же у меня явилось решение: не видеть их обоих, бежать от них, немедленно ехать домой…
Катерина подошла к столу, уже не смеясь более и стала убирать книги, бумаги, чернилицу, все, что было на столе, и сложила все на окно. Она дышала скоро, прерывисто, и по временам жадно впивала в себя воздух, как будто ей сердце теснило. Тяжело, словно волна прибрежная, опускалась и вновь подымалась ее полная
грудь. Она потупила глаза, и черные, смолистые ресницы, как
острые иглы, заблистали на светлых щеках ее…
Какое-то новое,
острое и трезвое чувство вливалось в
грудь Николая; стоя среди комнаты, он смотрел на отца, а кожа на лице у него дрожала, точно от холода, и сердце билось торопливо.